Травмапатология. Медсестры боролись с нарушениями в больнице Сургута: две из них уже мертвы. Журналисты «Новой» были избиты при расследовании этих смертей

В конце прошлого года две медсестры реанимации травматологической больницы Сургута покончили с собой. Что заставило женщин уйти из жизни, в соцсетях гадал весь Ханты-Мансийский округ. Неожиданно заговорили коллеги погибших. Они заявили, что причина трагедии — якобы травля со стороны начальства и приближенных к руководству сотрудников: медсестрам, видимо, не простили жалобу в трудовую инспекцию на условия труда, переработки и невыплату «ковидных». В это же время к медсестре из этой же больницы неизвестные подошли на улице и предупредили, что пострадают ее дети, если она продолжит жаловаться.

Радик и Аяжан прожили вместе 10 лет. Они наслаждались жизнью, много путешествовали и все ждали чуда. Чудо, которому дали имя Сатия, родилось 5 лет назад.

— Когда мы познакомились, Аяжан уже 8 лет, с 2003 года, работала в травмцентре, — вспоминает Радик Ташмагамбетов, муж погибшей. — Сначала она трудилась в детской реанимации, потом старшая медсестра реанимации для взрослых Ольга Матвейчук переманила ее в свое отделение, пообещав, что Аяжан будет заменять старшую при необходимости. Позже стало понятно, что на супругу просто свалили всю компьютерную работу (в дополнение к основным обязанностям), пока она не обучила всем необходимым навыкам другого человека, родственника кого-то из руководства. Супруга оказалась не у дел.

Видео: Арден Аркман

После выхода Аяжан из декрета, по словам Радика, грубость и хамство усилились.

— И раньше были жалобы на поведение начальства, — вспоминает Радик. — Но последней каплей стало то, что нам не с кем было оставлять ребенка. То есть другие медсестры были согласны подменить Аяжан, но им не позволяли.

Перед началом каждого месяца Радик просил у начальства свой график смен. Аяжан относила прошение старшей медсестре — важно было составить график работы так, чтобы у родителей была возможность по очереди сидеть с ребенком ночью.

— Сначала Матвейчук шла нам навстречу, потом заявила, мол, раз не с кем оставить, приводи ребенка сюда в травматологию и иди работать всю ночь, — говорит Радик.

Они с женой были вынуждены оставлять 4-летнюю дочь одну в квартире. Однажды Аяжан не выдержала и написала жалобу в трудовую инспекцию о переработках и унижениях. Руководство, по словам бывших и действующих сотрудниц, с которыми удалось поговорить, пыталось разными способами выяснить, кто написал жалобу. Аяжан врать не умела. К тому же ей было жаль коллег. И она, как вспоминает Радик, пошла к Матвейчук: «Жалобу написала я». После этого остальные подписанты, обещавшие ей поддержку, сделали вид, будто ничего не было.

Аяжан ожидала, что трудинспекция будет проверять сведения, изложенные в жалобе. Проверка не приехала…

Аяжан больше нет, а Радик все еще продолжает получать отписки на ее обращение. Не так давно губернатор, минздрав и депздрав ХМАО отрапортовали, что провели проверки, ничего плохого в травматологии не обнаружили, в коллективе все прекрасно.

— В середине октября супруга не выдержала давления и написала заявление на увольнение по собственному желанию, — говорит Радик. — Ей оставалось полтора года для получения «вредного» стажа, но прессинг начальства был настолько жестоким, что даже ради стажа терпеть было невыносимо.

Но, по словам коллег погибшей, главврач и юристы медучреждения якобы пообещали Аяжан, что из больницы она уйдет только в тюрьму.

— Юристы сказали супруге, что посадят ее на 15 лет за подстрекательство коллектива к жалобе на условия труда и клевету, — продолжает Радик. — Аяжан была в ужасе. Она никогда не сталкивалась с правоохранительными органами. Супруга плакала и повторяла: «Радик, как же вы будете с дочкой жить, если меня отправят в тюрьму?»

Аяжан попросила старшую медсестру Матвейчук убрать на последнюю неделю отработки ночные смены и сверхурочные, но та отказала. При этом, по словам коллег, на многочасовых операциях старшая якобы запретила подменять медсестру. Аяжан, по словам ее коллег, якобы была у операционного стола непрерывно, даже если операция длилась много часов.

21 октября Аяжан отвезла Радика на работу, дочь — в детский сад. Следующая остановка — травма…

Не доехав до службы, Аяжан вернулась домой и покончила с собой.

— Что снимаешь? Я тебе камеру разобью! — Андрей Матвеев, заместитель главного врача травматологии в Сургуте, встретил журналистов «Новой газеты» неприветливо. Нападение человека в белом халате в стенах больницы было настолько неожиданным, что сломало все поведенческие шаблоны.

Защищаясь от ударов доктора, мы отступили в лифт. Дверь закрылась. Если руководство так общается с журналистами, то что они делают с подчиненными, с медсестрами и санитарками? Мы всего-то хотели услышать комментарий руководителей травматологии по поводу суицида медсестер, а получили удары по лицу.

Полицейские, приехавшие на вызов, долго записывали наши показания, интересуясь, не ушел ли доктор, которого тоже стоило бы опросить…

Потом нас опрашивал следователь СК и зачем-то опер. Больше всего их интересовал вопрос: когда мы уедем из города?

С силовиками мы общались 7 часов. Тем временем департамент здравоохранения ХМАО распространил в СМИ информацию о том, что мы тайно проникли на режимный объект и, невзирая на многочисленные вежливые просьбы доктора Матвеева, вели несанкционированную съемку и всячески его провоцировали. При этом депздрав ни разу не упомянул, что в травматологию можно было пройти свободно, что сотрудники больницы нам охотно объясняли, где именно работали погибшие медсестры, что доктор Матвеев сначала узнал, что мы — журналисты, и только потом напал…

Позже, 26 января, главный врач травматологии Дмитрий Гарайс издаст приказ «О пропускном и внутриобъектном режиме». Видимо, по следам официального комментария депздрава — чтобы хоть как-то обосновать распространенную чиновниками ложь о режимном объекте.

С многочисленными сотрудницами травмы встречаемся уже после нападения Матвеева. Они извиняются за его поведение: теперь вы сами все почувствовали.

…И вспоминают Аяжан. О ее гибели медсестры узнали на следующий день. 21 октября она не вышла на работу, но никто ее не хватился. Переживала только медсестра Ираида Петрова, спрашивала, знает ли кто-то адрес Аяжан? Никто не знал.

Начальство о смерти Аяжан промолчало. По словам Радика, семье погибшей не оказали никакой помощи, даже не позвонили.

И в отделении, по словам коллег Аяжан, ничего не изменилось, только теперь весь яд выливался на Ираиду, открыто поддержавшую Аяжан. 27 декабря и она покончила с собой.

— Матвейчук по образованию психолог, — говорит сотрудница травматологии, попросившая не называть ее имя. — Она создает в коллективе атмосферу недоверия и стукачества. Но ведет себя так только с подчиненными. С начальством это совершенно другой человек — услужливый.

Медсестры предполагают, что трагедии можно было избежать, но в то, что кто-нибудь понесет хоть какое-то наказание, уже никто не верит.

— Мы не раз слышали, как замглавврача Семенькова говорила, что Оля [Матвейчук] под ее защитой, пока Семенькова здесь работает, с Олей ничего плохого не случится, — говорят наши собеседницы. — Так же ее поддерживает главная медсестра больницы Яна Баранова.

Юлия Шукешева проработала санитаркой в нейрохирургии полтора года. Она называет это время невыносимым.

— Я сбежала довольно быстро, — вспоминает Юля. — Прессинг со стороны начальства непрерывный. Нам нельзя было ходить в отдел кадров, к примеру, запрашивать без ведома старшей медсестры справку 2НДФЛ, а расчетные листы вообще под запретом. Помню, я хотела оформить детское пособие. Собрала все документы, осталось только взять справку с работы. Полтора месяца ее ждала. За это время все собранные документы были просрочены, пришлось собирать заново. И так по кругу. Я плюнула, вообще не стала пособие на детей оформлять, а у меня их двое. А эти ежедневные планерки с криками, что все мы — ничтожества! Ходила в больницу, как на каторгу. До сих пор вздрагиваю.

— При увольнении мне выплатили голый оклад, — пожимает плечами Юля. — В бухгалтерии объяснили, что это якобы распоряжение Матвейчук, она документы подписывала.

По словам работников, после увольнения их новым работодателям, как правило, кто-то звонил.

Ольга Малыгина, пенсионерка, работала в травматологическом центре санитаркой 5 лет. Она хорошо знала обеих погибших. Это были, говорит Ольга, добрые и добросовестные люди.

— Атмосфера в коллективе нездоровая, — уверена Малыгина. — Гнобили всех. Могли унизить на планерке. Постоянно повторяли, что мы — никто. Я не одна такая, нас много. На работу идешь — плачешь, с работы идешь — плачешь. Но все равно шли, кредиты платить нужно, семью кормить. Никуда не жаловались, боялись рот раскрыть. Да и сегодня ходят слухи, что руководство просто выжидает, пока спадет интерес к нашей больнице.

Ольга уверена, что, если бы после первой смерти на травматологию обратили внимание, второй смерти не было бы.

После гибели Аяжан сотрудницы отделения записали в ноябре видеообращение к губернатору ХМАО, писали жалобы во все инстанции — никто не услышал.

…А потом из жизни добровольно ушла Ираида.

— 31 декабря у меня заболел ребенок, и я пошла в аптеку, — рассказывает Олеся Губанова, медсестра КТБ Сургута. — Я проходила мимо гаражей, когда меня догнал неизвестный мужчина. Поравнявшись со мной, он негромко сказал: «У тебя трое детей, смотри, можешь не досчитаться». И ушел быстрым шагом.

Олесе угрозы поступают с сентября прошлого года. Ровно с того момента, когда она сообщила в прокуратуру, МВД, депздрав, СК и губернатору ХМАО об использовании в реанимации травматологии при проведении операций шовного материала с большим сроком просрочки. В доказательство она передала в правоохранительные органы видео и фото из операционных, где рядами стоят коробки с просроченными материалами. Реакция на ее заявления была одна: изложенные факты не нашли подтверждения.

— Нам всегда заранее сообщают о возможной проверке в отделении, — говорит санитарка травматологии (она просит не называть ее имени, опасаясь за свою жизнь). — Мы потом всю ночь просрочку переносим куда-нибудь или грузим в машины.

Олеся Губанова последние 8 лет работает операционной медсестрой, пришла в травму из другой больницы. На видео, которые она записала на свой телефон в операционной травматологии, видны коробки с шовным материалом, некоторые из них были просрочены 18 лет назад (запись имеется в редакции).

— Когда я спросила старшую медицинскую сестру операционного блока, почему мы пользуемся просрочкой, мне посоветовали заткнуться и не задавать больше таких вопросов, — вспоминает Олеся.

— С этого момента я попала в немилость руководства. Надо мной издеваются, постоянно угрожают. Но я все равно не хочу быть невольным соучастником преступлений против наших пациентов. В некоторых случаях использование просроченного материала при операции может привести к тяжелым последствиям.

16 августа 2021 года она застала в сестринской коллег, скачивающих с ее телефона файлы на неизвестное устройство. Губанова решила написать жалобу Яне Барановой, главной медсестре больницы. Та пообещала помочь.

Олеся горько усмехается, вспоминая этот разговор: «Мне даже легче стало, я верила, что начальство просто не в курсе нарушений».

31 августа 2021 года весь коллектив отделения (около 40 человек) пригласили на собрание, пришла и Яна Баранова.

— При всем коллективе началось линчевание, — плачет Олеся. — Главная сестра предложила мне уволиться, при этом пообещала, что в Сургуте я на работу не устроюсь. Каждого неугодного человека вот так морально ломают. У меня трое детей, я не могу себе позволить остаться без работы. В этот момент ты попадаешь в ловушку, из которой выбраться в одиночку невозможно. Коллеги тебя сразу бросают. Ты тонешь, а они отворачиваются. Когда я сказала, что подам жалобу в прокуратуру, главная сестра захохотала: «Хоть куда пиши, нам все равно ничего не будет». Я обратилась к коллегам: почему молчите? Но все боялись даже взглядом со мной встретиться. Я здесь потеряла веру в людей, — говорит Олеся. И добавляет, что в травме много докторов, которые спасают жизни, много санитарок и сестричек, которые жалеют пациентов, помогают им по зову сердца. Здесь работают более тысячи сотрудников, а отравляют жизнь десятки, их фамилии известны.

Позже Губанова пошла к главному врачу. Для «объективного» выяснения проблем в коллективе были созданы анкеты — именные. По словам наших собеседниц, перед анкетированием все сотрудники операционного блока были приглашены к старшей сестре в кабинет, где она якобы дала указания, что писать. Девочки заполняли анкеты так, как им сказали. Одновременно они писали опальной коллеге сообщения — «Олеся, прости».

Олеся Губанова десятки раз обращалась в прокуратуру, департамент здравоохранения, полицию, СК и трудовую инспекцию. Ей удалось попасть на прием к губернатору ХМАО, на котором Наталья Комарова пообещала ей личную поддержку. Каждое из ведомств провело свое, как утверждают сотрудницы больницы, фиктивную проверку и прислало Губановой отписку на ее жалобу. А И.Ю. Бычкова, заместитель директора департамента здравоохранения региона, посоветовала Губановой обратиться за психолого-психиатрической помощью в психоневрологический диспансер Сургута.

Бить тревогу Олеся начала за два месяца до смерти Аяжан. Она читает очередной отказ и почти плачет, перебирая просрочку, тщательно сложенную среди материалов с хорошим сроком годности.

— Вы же можете приехать прямо сейчас, вся просрочка передо мной в операционной, — звонит она следователю СК (видео и аудио есть в распоряжении редакции). Но следователь ей отказывает, объясняя, что не обязана оперативно реагировать на подобные заявления. И вообще, материалы по заявлению Губановой она уже отправила в полицию, о чем Олесе выслала уведомление «Почтой России». СК находится в двух минутах ходьбы от травмцентра — через дорогу.

Во дворе Сургутского центра травматологии стоит памятник медицинской сестре, внутри — капсула с посланием медсестрам будущего: «Главное — это отношение к пациенту, любовь к профессии, сострадание…» У многих сотрудниц травмы к памятнику особое отношение…

— Нас обязали отдать премию, которую обычно выплачивают в день медика, — вспоминает Ольга Малыгина. — Ну как обязали? Просто не выдали, объяснив, что заплатят нашими деньгами за памятник.

Мы еще и на цветы скидывались, которые возле памятника каждый год высаживали.

По словам Малыгиной, скидываться на что-нибудь якобы приходилось постоянно. Во время работы в травме она несколько раз давала деньги на покупку ведер, тазов, краски для ремонта. Из крупных приобретений — холодильник.

— Профсоюзные деньги мы не видели вообще, — продолжает Малыгина. — Иногда нам выдавали небольшие суммы наличными на праздники, все эти деньги потом забирали на нужды отделения.

О недостатке материального обеспечения больницы говорит и Алина Птицына, сегодня работающая санитаркой в травме.

— Нам не предоставляют средства ухода. Памперсы, бритвы, мыло, пену для бритья, даже вату мы должны выпрашивать у родственников пациентов. К примеру, перед операцией я обязана побрить пациенту голову. А где мне все для этого взять, если он бомж или без сознания, а родственники неизвестны? Такой человек может и месяц в реанимации пролежать, и нам приходится пользоваться чужими средствами ухода. Почему этого в больнице нет, нам никто не объясняет.

Алина рассказывает, что выкручиваться им приходится по-разному. Муж ее коллеги на своем предприятии получает хозяйственное мыло, потом его разбавляет в бутылках и приносит в травму, чтобы санитарки могли хоть чем-то мыть пациентов. Такая семейная благотворительность: обычно все с работы тащат, а у них — на работу.

— Матвейчук настаивала, чтобы мы вступали в профсоюз, — вспоминает Алина. — Но я считаю это обдираловкой. Платить ежемесячные взносы (1% от зарплаты), чтобы получить подарок ребенку на Новый год — я его лучше сама куплю. Мы спрашивали старшую сестру, на что уходят профсоюзные взносы? Она ответила, что покупают для нас вилки, ложки, ножи, разделочные доски, мыло… Ну не знаю, как часто они это покупают. На туалетную бумагу мы отдельно скидываемся. Мне казалось, что профсоюз должен реагировать на конфликты внутри коллектива, поддержать семью, если сотрудник погиб. Семью Аяжан профсоюз ничем не поддержал, хотя она все годы работы в больнице платила взносы. Единственное, передали ее дочери конфеты и мягкую игрушку на Новый год, когда мамы уже не было в живых…

Виктория М. уверена, что никто из сотрудников травмы никогда не пойдет жаловаться в местный профком: «Какой в этом смысл, если председатель профкома по совместительству секретарь главного врача? Кому она поможет, если напрямую зависит от начальника?»

У Виктории своя история взаимоотношений в травме: в 2017 году она жаловалась на угрозы увольнения «по статье» из-за того, что задает руководству неудобные вопросы, требует обеспечения униформой и обувью. Об угрозах сообщила и главврачу, и в трудинспекцию, и в прокуратуру. И что? Ее уволили по статье. Но никто в этом нарушений не увидел.

— Я не буду с вами общаться, этим занимаются следственные органы, — сразу же заявила «Новой газете» Наталия Будаговская, председатель первичной организации БУ «Сургутская клиническая травматологическая больница» профсоюза работников здравоохранения РФ. — Мы не доводили людей. У нас было очень много проверок, уже есть все заключения. С жалобами ко мне никто не обращался. Именно в профсоюз не было никаких обращений по поводу прессинга. И по поводу невыплаты «ковидных» денег не обращались. Профсоюз участвует в составлении коллективного договора, в подписании всех локальных документов, табелей и протоколов. Мы участвуем в окружной спартакиаде и всех культурно-массовых мероприятиях. Проводим всевозможные конкурсы, организуем поздравления к новому году. Создаем коллективу все условия для хорошего настроения.

По заявлению Радика Ташмагамбетова следственным комитетом возбуждено уголовное дело по ч. 1 ст. 110 («Доведение до самоубийства»). Эту информацию «Новой газете» подтвердили в СК Сургута. Супруг погибшей Аяжан признан потерпевшим, но будут ли в этом деле обвиняемые и дойдет ли оно до суда — вопрос открытый.

По многочисленным заявлениям Олеси Губановой никакого процессуального решения не принято. Органы власти продолжают упорно присылать ей отписки уже на протяжении полугода.

После смерти Ираиды Петровой с коллективом реанимационно-анестезиологического отделения общался психолог, присланный департаментом здравоохранения. Специалист рекомендовал полностью распределить коллектив по другим отделениям. Депрздрав отрапортовал, что признаков давления на коллектив ведомственной проверкой не обнаружено. Коллектив работает в прежнем составе. Правда, Матвейчук срочно ушла в отпуск и, говорят, именно в это отделение из него уже не вернется.

— Ситуация, сложившаяся в Сургутской клинической травматологической больнице, носит беспрецедентный характер, — уверена адвокат Евгения КРОТОВА. — Учитывая, что первые обращения медицинских работников в правоохранительные органы были еще осенью, никаких мер реагирования не предпринималось. Проверка сообщений о совершении должностными лицами больницы преступлений, в том числе, об использовании шовных медицинских материалов с истекшим сроком годности, затянулась на месяцы, что привело к возможности заинтересованного начальства оказывать психологическое давление, «травить» средний медицинский персонал, который обращался за помощью и защитой в полицию. 

Получить официальные комментарии руководства больницы не получилось — сотрудники учреждения просто напали на наших корреспондентов. Однако мы готовы опубликовать мнение заинтересованных лиц, если у них возникнет такое желание. Право на ответ гарантировано Законом «О СМИ», который мы неукоснительно соблюдаем.

Источник:  https://novayagazeta.ru/articles/2022/02/01/travmapatologiia